Новости – Общество
Общество
«Родина может про тебя забыть. Главное, чтобы ты сам не забыл Родину»
Володя — житель поселка Южный Прокопьевского района Кемеровской области. Фото: Павел Лавров
Как живут люди в поселке, которого уже нет на карте
17 декабря, 2014 15:15
12 мин
Под снегом еще можно угадать расположение строений. Тот сугроб, что побольше — развалины дома, правее — банька была, а напротив в рядок вдоль дороги — что-то мелкое, наверное, хозяйственные постройки вроде сараев-стаек и углярок-дровяников.
– Здесь уже разобрали все, — кивает водитель Миша в сторону пустыря. — Что-то на доски, на металл, на камень. А дальше домики почти целые стоят. Их разбирать смысла нет: они сгнили еще до того, как хозяева разъехались. Чего тут было взять?
Вместе с Михаилом Борисовым в поселок Южный Прокопьевского района Кемеровской области мы везем продукты и гостинцы из города его тетке — одному из немногих оставшихся постоянных жителей.
Теперь поселок Южный состоит всего из одной улицы. Да и на той — три дома. Остальное — руины, по зимнему времени стылые, заиндевевшие.
Натужно взревев дизелем, вездеход чихает, выбрасывает в морозный воздух фонтан снега из-под колеса и кренится набок. Мотор глохнет. Из-под капота густо валит пар.
– Не дотянули, — Миша чертыхается, натягивает перчатки и выпрыгивает в сугроб.
Колеса закопались, сыпучая снежная каша облепила протектор, лебедка уперлась в снежный вал перед машиной. Водитель поднимает капот, уворачивается от рванувшегося ввысь облака горячего пара. Закипели.
– Трубку сорвало! — смеется Миша, демонстрируя шланг, плюющийся кипятком. Антифриз застывает на снегу розовыми потеками.
– Это серьезно? – настораживаюсь. Техпомощи тут не сыскать и не дождаться, если что.
– Остынем и дальше поедем, — Миша спокоен. Нагребает полные пригоршни снега, закидывает радиатор, мотор, раскаленный фильтр. — Это потому что я вентилятор снял. Думаю: зима, мороз, зачем мне дополнительный вентилятор? Я как-то не рассчитывал, что мы плавать будем. А после бурана, видишь, совсем все замело.
Передвижение по целинному снегу на самом деле напоминает плавание. Белая гладь окрест, только за нами кильватерный след колеи. Спрыгиваю в сугроб, почти сразу утопая по пояс.
– Да мы почти добрались уже. Вот за пригорком тетка моя живет.
– Далеко?
– Моточас. Или даже меньше.
Расстояние при таком раскладе действительно легче измерять не километрами, а моточасами. Скорость передвижения по сугробам — понятие относительное. Зимник в этом году еще не чистили. Впрочем, в прошлом году его тоже не чистили. И в позапрошлом. Старая технологическая дорога считается проходимой только летом. С осени по весну деревню наглухо отрезает от «большой земли».
Поселка Южного вроде бы и не существует. Официально он давно расселен, и найти его можно только на старых картах. Когда шахта имени Ворошилова прекратила добычу угля, жителей рабочего поселения начали постепенно перевозить в соседний Прокопьевск. Финансирование — программа «Переселение с подработанных шахтовых территорий». Давали людям квартиры в новостройках взамен постепенно врастающих в землю развалюшек.
– А здесь кто жил, не помнишь? — спрашиваю водителя, рассматривая остатки постройки, возле которой мы забуксовали. Крыша давно осела, стекол в окнах нет, сквозь щели и прорехи видно, как намело сугроб под стены. Блеклые обои «в цветочек», щербатая штукатурка, из-под которой то тут, то там топорщится фанерная обрешетка дранки.
– Нет, конечно. Я же пацаном был. Вот где шахтовый вентилятор был — помню, мы туда с мальчишками играть бегали. Хотя нас оттуда сторож гонял: не положено детям на шахте-то. Где магазин был — помню. Ну, соседей еще худо-бедно. А тут? Был жилой дом, а чей?
Михаил Борисов в поселке Южном родился. Потом уехал учиться в город, а вернуться в деревню уже не пришлось. Родители в Прокопьевске квартиру получили. Теперь на малую родину приезжает редко: навестить тетку, которая вслед за остальным деревенским людом переехать не смогла.
– Поехали! — закрывает капот и усаживается за руль. Машу рукой, мол, давай без меня, а сам ухожу вперед по еле угадывающейся в снегу тропинке. Сугробы уравнивают скорость пешехода и буксующего внедорожника.
Один из трех уцелевших домов стоит в низине, а два других жмутся друг к другу на самом яру. Отсюда исковерканные ландшафты горных выработок просматриваются от края до края. Присыпанный снегом старый террикон, лесок вдали, а чуть левее и поодаль — вышки связи и электроопоры. В хорошую погоду город отсюда даже виден. Напрямик — вроде и недалеко.
Между домиками снег аккуратно убран и вычищен до травы, тут ходить уже удобно. Поджидаю вездеход, отдирая от одежды репьё: нацеплял то ли в поле, то ли в развалинах.
– Оба-на! Вы откуда здесь? — удивленный голос позади. Мужичонка в телогрейке подошел незаметно: валенки по снегу не скрипят. Невысокий, щуплый, легкий.
Знакомимся. Он — Володя. Чисто выбрит, говорит пришепетывая, одежда старенькая, но чистая и аккуратная. Щербатая улыбка доброжелательна, чуть насторожена.
– На машине? — недоверчиво хмыкает. — Ну-ну.
Полиэтиленовые пакеты Володи доверху набиты пустыми пластиковыми бутылями.
– Не ехали бы вы сюда. Тут и развернуться-то негде, откапывай вас потом, — вздыхает мужичок и, подхватив баулы, уходит к дальнему дому.
Мишин вездеход завывает на высоких оборотах, прорывается сквозь снежную кашу и вырывается-таки на дорогу.
– Вот он, дом моего детства! — улыбается Борисов, показывая на самый большой пятистенок. Достает с заднего сиденья коробку (гостинцы, продуктовый набор) и вбегает на крыльцо. Половицы поскрипывают под тяжелыми шагами.
Стучим в дверь долго, громко, безуспешно, потом обходим дом вокруг и звонко частим в оконные стекла.
– Да не могла она никуда уехать, — Миша озадаченно чешет в затылке. — Куда бабуле зимой-то отсюда деваться?
– Дык в городе хозяйка, — Володя опять подошел абсолютно бесшумно. — С утра еще ушла. Пешком. В магазин. Разминулись вы.
Он ставит на снег пакеты. Бутылки теперь заполнены водой.
– По воду ходил?
– Ну, водопровод уже несколько лет не работает. У соседа колодец, все к нему ходим.
– А электричество?
– Одни-от столбы. Провода-от сняли.
– И как вы тут живете?
– А чего? Надо где-то жить-то? Тут-от и живем, — Володя неспешно закуривает. — В хату не позову. Срамно у меня. Гостей-от не ждал, — предупреждает заранее.
Володя живет напротив Мишиной тетки. Домик у него совсем хлипкий. От соседних руин отличается только наличием стекол в окнах да еще не покосившейся печной трубой. Сенцы и веранда заколочены досками, для тепла.
– В морозы зябко?
– Печь растопишь и добро. Чего-от еще? Угля много, — кивает в сторону заброшенной шахты. — Не ленишься, так и не замерзнешь.
– Так Ворошиловка же не работает? — удивляюсь я.
– Не работает, — согласно кивает Володя. — А уголь-от еще остался. Лопатой ткни — уголь. Картошка не растет на огороде, потому как уголь. Я-от с осени натаскал угля-от и нормально. Кончится — еще схожу.
– Тут правда с углем проблем не бывает, — вступает в разговор Миша. — Раньше, когда Ворошиловка еще работала, нам его просто так выдавали. А сейчас народ в закопушки ходит.
Закопушки — самодельные шурфы (неглубокая разведочная шахта. — РП). Кое-где угольные пласты подходят к самой поверхности. Добывать его промышленным способом — нерентабельно. И уголь так себе, бросовый, низкоэнергетический, и пласты тонкие, невыгодно осваивать. А вручную, ломом и ведрами, для себя местные иногда копают.
– Точно, тетка в город ушла, она, оказывается, у мамы моей в гостях сейчас, — говорит Миша, убирая в карман мобильник.
– А как она до города добралась?
– Тут-от тропинка через лесок есть, можно на трамвайную остановку выйти. Через лесок километра четыре всего, — показывает на пустырь между развалинами Владимир. — От она с утра-от и пошла.
– Тяжело зимой без дороги?
– На что она тут? Мы сами-от никуда обычно не ходим, а к нам и подавно никто не едет, — Володя докурил, бросил бычок за забор. — Сейчас вроде начали снова шахту поднимать. Может, новый ствол заложат или открытым способом копать начнут. Остатки-от забирать. Угля много осталось, говорят, старыми технологиями не все выкопали. Ожить должна шахта. Может, тогда-от и дорога будет.
Володя осведомлен, потому что он на законсервированную до поры шахту ходит подрабатывать. По мелочи: снег откинуть, погрузить чего-нибудь. Ворошиловка (когда-то крупнейшая на прокопьевско-киселевском участке) славилась редкой маркой коксующихся углей. Осваивать ее начинали в 1928 году, тогда же и поселок Южный вырос около шахты. Пик ее славы пришелся на военные годы, тогда здесь вышли на миллионный рубеж добычи. И законсервировали эти выработки относительно недавно — в конце 2000-х.
– Не успел я со всеми-от в город, — вздыхает Володя. — С документами провозился, квартиру не оформил. А потом программа закончилась, как-то тихо-тихо помаленьку про нас тут и забыли. Теперь буду здесь жить, покуда дом стоит. Да и привык я здесь. Все мы тут привыкли.
– Тетка Рая тоже в город ехать не хочет, потому что здесь привыкла, — говорит Борисов. — Раньше, говорит, не уехала, а теперь, мол, чего уж. Да и правда, на старости лет боязно с места срываться.
– А сколько ей?
– На 6 лет старше мамы. Мама с 1944-го. Вот и считай.
Коробку с гостинцами закидываем обратно в вездеход. Оставлять негде: дом мишиного детства заперт, не на улице же бросать. Прощаемся с Володей.
– Ты правда веришь в то, что шахта оживет?
– Да по-разному говорят. Мужики рассказывают, новый ствол будет, с гидротехнологией, чтобы безопасно уголь добывать. Другие-от говорят, что вроде разрез сделают на этом месте. Но дорогу уже пробивают, по крайней мере. Вы, кстати, на нее тут выехать можете, через лог. Назад по своему следу не езжайте, дольше выйдет.
Володя подбирает свои пакеты (вода в бутылках уже успела подернуться льдом, пока мы разговаривали) и уходит к себе.
– Раньше в этом доме другие люди жили. Я к ним в огород лазил, — вспоминает Миша, усаживаясь за руль. — Но они меня не ругали, потому что я им приемник чинил. Я уже тогда в паяльниках толк понимал. А вот там — старая ветка железки была, вагонетки гоняли. А там зимой горку заливали. На водонапорной башне пробку собьешь, вода под горку льется, желоб получается, как для бобслея. А у дома моего видел — один угол обгоревший? Это я в школе опыт по физике ставил. С аккумулятором от КАМАЗа.
– Миша, а чего ты тетку не уговоришь все-таки в город перебраться? Как можно тут жить? Ни дороги, ни света, ни воды, в магазин сходить — подвиг путешественника, целая экспедиция?
– Да уговаривали. Ни в какую. Я так понял, здесь все дело в памяти. Она этот поселок совсем другим помнит. Даже я его совсем другим помню. Это сейчас здесь руины. А когда-то люди жили, любили, радовались.
– Вот Володя сказал, что их тут забыли.
– Родина может про тебя забыть. Главное, чтобы ты сам не забыл Родину, — улыбнулся Миша. А я так и не понял, то ли этот пафос был всерьез, то ли это был хорошо замаскированный сарказм.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
